А я не умею давать имена тем существам, что иногда встречаются мне во снах. Я умею давать им прозвища, беря их из родного русского. А когда без имени уж совсем не обойтись - я ворую уже существующие имена, или навешиваю на них бессмысленное слово-бусинку, из числа тех, что что-то значат, но вот что - непонятно. Слово кажется мне реальнее, чем то, что оно обозначает. Поэтому думать словами - значит для меня жить ярче, хотя я часто забываю слова, строя корявые фразы из метафор и не подходящих моменту синонимов. Так приятно думать о том, что где-то в твоём подсознании бушует хаос образов. Чувствуешь себя вселенной, и богом - выуживая камушки слов из океана настроений.Когда Эстан уходит, чертыхнувшись в честь высоких ступеней на прощанье, Фиона позволяет себе расслабиться. Для этого ей нужно напрячь тело, вскочить из кресла да оглядеться ястребом вокруг. Была в кресле старуха со спицами – нет её, есть хищная птица в человечьем обличьи. А вокруг – Лавка: баночки-скляночки, пузырьки, шкатулочки, тени ползучие в горшках и без, витрины таинственно мерцают синими да зелёными цветами, на стене висит-ухмыляется старая знакомая, кукла-марионетка, с алыми, лаковыми губами. Посмотрит на неё Фиона жёлтым глазом – и вмиг завянет улыбка на фарфоровом личике красавицы. Но пока пусть себе скалится в пустоту... Когда Эстан уходит, оставив у дверей легкий запах лаванды, Фиона вылетает из своего глубокого кресла-качалки, срывает со стены старый бубен (вчерашнее поступление) и кружится, раскинув руки, по комнате, будто птица метель, выбивает тяжёлой рукой из чьей-то шкуры рваный, завораживающий ритм, прыгает, выкрикивает что-то на непонятном языке... Ведьма. Глаза жёлтые, будто у хищной птицы, волосы – седая белая шапка, даром что коротко острижены. И лавку держит под стать натуре – без названия, с чёрной квадратной вывеской, куда молодые ведьмочки забегают пополнить запасы сушёных жаб и змеиной крови, книжники-чароплёты ходят за добрым пергаментом и лучшими чернилами в городе, секрета приготовления которых не знает никто, кроме хозяйки лавки, а потерянные поэты заходят за вдохновениям, и – находят, вот что самое удивительное! Жалко, что не заточить вдохновение в стеклянную колбу, да не спрятать за резными створками шкафа, не назначить за него цену... Вот добудем твёрдую смолу дерева ирдыс, тогда и будем думать, как бы и с этого племени получать деньгу. Фиона касается эстанова табурета средним пальцем и улыбается, видя, куда идёт её подручный, как он зябко ёжится под дождём. Глаз да глаз за ними, подручными – заплутает ещё в лабиринте улиц, да принесёт чёрную смерть не заказчику, а молоденькой актриске из нового театра в Круглом углу. А разве акриска заплатит за маленький флакончик полную горсть серебряных? Нет у неё таких денег, и не будет, если вместо репетиций будет целоваться с хорошеньким подручным из Лавки. Нет, нужно следить за Эстаном, к тому же – это приятно. Красивый юноша, ничего не скажешь. Но нет, сейчас Фиона женщина-которой-не-дашь-её-шестьдесят-пять, а не молоденькая фея, кочевавшая по городам и весям сорок лет назад. Вот лет через сто – посмотрим. Когда Эстан открывает глаза, первое, что он видит – фигура Фионы, откинувшеся в кресле. Мерно постукивают спицы. Хозяйка будто кожей чувствует всё, происходящее в комнате: Отнеси Мирре с Зелёной улицы её пряности и книгу, седьмая полка снизу в шкафу, светлый коричневый переплёт с верёвкий на корешке. Получишь десять серебряных за всё. И побыстрее, пожалуйста. Вот как она так всё видит?! Нет, точно ведьма, думает юноша, чуть не навернувшись со ступеней.